О моем первом учителе живописи, Леониде Павловиче Остапенко.
Школа.
Учителя и ученики.
Традиция. Конец традиции?
История. История несовпадений.
Что это за притча: появиться на свет столетием позже Перова, Шишкина и Саврасова?
Что значит быть учеником Бакшеева (в свою очередь, ученика Саврасова)?
Где стройная институциональная модель, к созданию которой в России эти достойные мужи приложили столько усилий? В какой мере сегодня, в 2011-м, дом творчества синонимичен дому престарелых?
Модернисты
Набирая этот текст, наткнулся взглядом на фотку, валяющуюся у компьютера среди не разобранного вороха бумаг, дисков и проч. Снимку почти 16 лет. В далеком 1995-м, прямо перед новым годом, мы с женой купили в ЦУМе какую-то из японских мыльниц и пленку Фуджи к ней. Пришли в новое здание ГТГ на Крымском на выставку
Владимира Янкилевского (он, между прочим, всего пятью месяцами моложе Леонида Остапенко).
Ни души в залах. Только мы вдвоем; и смотрители. Это понятно, приближается долгожданный новогодний праздник. Сделано несколько кадров, - вот один из них.
Владимир Янкилевский. (Крупная, до 2-х метров высотой картина-агрегат, философские размышления о рождении, смерти, существовании.)
Не мое дело выносить квалифицированное суждение, или использовать сравнение как риторическую фигуру. Модернизм и традиционализм сосуществовали тогда, в 1995-м. Сосуществует сейчас. Есть своего рода кланы в искусстве, и внутри каждого из кланов - ревнители чистоты рядов. Вспомним, как это начиналось у нас, 100 лет тому назад; как маститый Александр Бенуа
реагировал на "Черный квадрат". Как цеплялся за иерархичность мироустройства
Мережковский.
На одном из выставкомов 80-х в областном СХ на Крутицком валу
Михаил Абакумов (недавно ушедший, как грустно...) заметил по поводу представленного мною масляного
портрета в пиксельной технике лаконично: "Это для ВДНХ!" Не помню, он уже был академиком? На войне он был бы генералом.
Сейчас российское общество представляется более многослойным, чем в 1910-х и даже 1980-х.
Для меня это - свидетельство его жизнеспособности.
Если непримиримые критики не уничтожают друг друга, есть надежда на то, что на берегу весенней реки или на заснеженном склоне под соснами спор модернистов с традиционалистами не завершится стрельбой из гранатометов.
Во всяком случае, в приложении к моему учителю такая перспектива непредставима абсолютно.
Традиционалист
К нему вообще неприложима парадигма насилия. Он тверд. Предельно принципиален и бескомпромиссен в базовых вещах. Но нарочитая грубость, хамство ему не свойственны ни в малейшей степени. Он - химически чистый европеец.
Леонид Павлович Остапенко родился в 1937-м, в Западной Украине. Его юность совпала с оттепелью 1950-х, а творческая зрелость пришла в конце советского застоя. Как многие из его коллег он совмещал кредо живописца профессией
педагога и (как немногие) - художественного критика; публиковал статьи в периодике.
По окончании худграфа пединститута, он какое-то время преподавал там же историю искусства, и чуть не защитил диссертацию по графике Александра Дейнеки - многие месяцы библиотек, спецхран Ленинки с залитованными номерами
«Безбожника у станка» и прочих изданий, где можно было прочесть пламенные речи (еще "нашего") Троцкого.
Но судьба рукописи сложилась трагикомично: одно сановитое ничтожество от искусствознания, взяв работу на рецензию, вначале выпускает статью в периодике по этому материалу, даже под исходным названием, только под своим именем, а вскоре и вовсе публикует монографию, не упоминая Леонида Павловича, у которого, как можно было догадаться, высоких покровителей нет.
Как удалось Остапенко не отчаяться? Бог весть; но, к сожалению, публиковаться он после этого случая бросил.
Надо думать, в душе остался шрам, коль скоро он вспомнил эту историю в беседе с
сильно повзрослевшими учениками в [такой духоподъемный!] день своего недавнего вернисажа.
Очень повезло мне, - встреча с ним пришлась на 1976-й, то есть на пик его педагогической практики, и я воспринял сочную дозу его опыта.
Два года в
домодедовском подвале дали мне очень
много, так много, как никакие другие годы долгой
учебы.
Леонид Остапенко. Незамерзающая речка 1992, фрагмент 50х70 см
Метод живописца.
Особая наблюдательность.
Особый дар - и выработанная до филигранности способность совмещать тщательную детализацию и цвет; удерживать в деталях, подробно описывать, и не впадать в дробность, не нарушать единство состояния, держать точно выверенный звук.
В час открытия недавней его персональной выставки, произнося перед микрофоном приветственное слово собравшимся, Остапенко вытянул руки по швам (три года срочной армейской службы), чуть отставил в стороны крупные, сравнительно с ростом, красивые кисти рук, выставил вперед и вверх свой нос с горбинкой и - как жаль, что я не догадался включить видео! - живо напомнил мне весеннего скворца.
Да, как раз в такие как эти весенние дни Саврасов брал своих учеников по училищу живописи ваяния и зодчества и тащил на этюды в Сокольники, на Лосиный остров. Между прочим, и Левитана, любимчика своего, да еще
Василия Бакшеева, учителя Остапенко - помните в Третьяковке "Житейскую прозу"? - достойный Чехова или А.И.Куприна сюжет.
"На свете счастья нет, но есть покой и воля" (1834).
Власть над временем.
Пейзажи Остапенко - если позволить себе такую фантазию - это мир до человека (или после человека). Сегодня Россия ускоряется в депопуляции, уступая в темпах, кажется, лишь Латвии и Болгарии, в таком аспекте перспективы победы пейзажа над человеком вполне ощутимы.
Конечно, Леонид Остапенко не об этом пишет. Тем не менее, есть в его полотнах что-то,
увиденное из вечности. Нет следов крестьян или рыбаков/охотников. Нет ни дачников, ни туристов, ни шумных пикников с шашлыками и ухающей в автомагнитолах попсой.
Несколько раз встречаются в его полотнах стога сена. Яблони в небольшом саду (но это - своего рода члены семьи, объект незамутненного опыта: переход от работы в мастерской /вид из окна/ к полевым исследованиям).
Тропа через поле.
Дорога на краю леса - раскисшая под осенним дождем, непролазная.
Но что точно ощущается, - это следы Грабаря, Рылова, того же Бакшеева, Левитана, Бялыницкого-Бирули, Крымова, Туржанского, Ромадина, Федосова, - незримые следы их мыслей, волеизъявлений, незавершенных споров. Никакого подражания нет и в помине. Но Остапенко в постоянном и напряженном диалоге с пантеоном мастеров русского ландшафта - вот к этим богам Третьяковки обращены его молитвы.
"Der bestirnte Himmel über mir, und das moralische Gesetz in mir", - изрек мой бессмертный земляк в "Критике практического разума".
Леонид Остапенко. Лунный свет. 1980 холст, масло 65х70см
Леонид Остапенко. Лунная ночь. 1980 холст, масло 80х100 см
И наконец, - Леонид Павлович! Моя искренняя и глубочайшая признательность Вам. Редко встречал я в художнике столько тихой, серьезной сосредоточенности на глубоких проблемах мастерства. Мало я видел в глазах зрителей столько открытой
восторженности, как на Вашем весеннем (уверен, далеко не последнем!) вернисаже.
*********
Что касается непримиримости ... Вспомним две киносцены: зимнюю зорьку в «Морозко» (1964) Александра Роу и ослепление резчиков по камню в «Андрее Рублеве» (1966) Тарковского. Обе сняты в одной стране, в одно время и на близком материале.
И то, и другое - искусство. Про "чувства добрые".
*********
(ниже - рабочая ссылка на iMGSRC.RU) :
